Дмитрий Поляков (Катин) - Дети новолуния [роман]

Ознакомительная версия.

Он остановился перед окном, из которого открывался вид на лесок, уходящий к обрыву, между деревьями была видна долина реки, окрашенная цветом сопревшей зелени. Людей, вышедших на улицу, отсюда видно не было, они находились за углом дома, но их голоса звучали отчётливо. Слышно было, что все радовались приезду молодых, судя по голосам, парня и девушки.

— Вы спрашиваете, что же такое случилось год назад? — сказал Скворцов, глядя в окно, практически успокоенно, хотя никто ни о чём его не спрашивал. — Вас интересует только это, вы не задали мне ни одного вопроса, чтобы узнать о чём-нибудь не касающемся вас. Ну что ж… Ровно год назад, как раз в этот самый день, день вашего рождения, стояла ну вот приблизительно такая же погода. Тихая осень. В такие дни все отдыхают за городом. Но это был понедельник, начало рабочей недели, и поэтому мы с семьёй собирались назад в город с утра пораньше, пока движение на дороге не превратилось в сплошную пробку… Я оставляю машину в гараже на другой стороне трассы. Наш дом на этой стороне, а гараж там. Это удобно, там есть охрана, и я пошёл выводить машину из гаража. Я уже выехал на обочину и собирался посигналить им, но они уже сами бежали ко мне… когда… Одним словом, мою жену и дочь сбил невесть откуда вылетевший «мерседес» со спецсигналами… Вы же знаете, они носятся как сумасшедшие. Он ещё притормозил, а потом дал газу и уехал… Обе мои девочки погибли. Жена немедленно. А дочка ещё боролась за жизнь около суток. Или того меньше… Мы потом нашли эту машину и даже доказали, что это она погубила моих девочек. В ней ехал важный чиновник по солидному ведомству, не стану называть его имени. Мне удалось привлечь лишь водителя. Но и того оправдали. Потому что даже водителя важного лица у нас нельзя наказать.

Опять послышался зовущий голос охотничьего рожка. «У неё ж таки получилось», — подумал старик и с сдержанной решимостью легонько пристукнул пальцами по подлокотнику кресла. Потом он протянул руку к стоящему возле секретеру, выдвинул ящик, взял из него пакетик с табаком, набил доверху трубку и щёлкнул зажигалкой. Скворцов торопливо повернулся и выставил вперёд кулак с пистолетом с той интеллигентской неискушённостью к опасности, с какой английский джентльмен грозится зонтиком, прежде чем получить в челюсть. Кверху поплыло сизое облачко ароматного дыма. Это несколько смутило Викентия Леонидовича, но тем не менее он продолжил, ничего не спрашивая:

— Не бойтесь, я не стану устраивать сцен, всё уже зажило. — Под дряблой кожей скул забегали желваки. — Когда это произошло и я… я немного пришёл в себя, мне стало понятно, что я не могу смириться… свыкнуться с мыслью, что всё кончено… и все наказаны. Вот это было особенно непереносимо: я один — и никто не виноват. Вам знакомо, господин президент, это состояние, когда предельно бескомпромиссно понимаешь, что никогда никого больше не будет рядом? Вряд ли вам это знакомо… Такая огромная, знаете, пустота… как бессмертие… Я пытался это прервать, но не так это просто… — Он опять принялся ходить по комнате, помогая руками выразить то, что хотел сказать. Влажная прядь упала на лоб и уже высыхала. — Изо дня в день с утра до ночи, как белка в колесе, мысль моя бесплодно металась в черепной коробке, беременная одним вопросом: где справедливость? в какой системе координат? где?! Теперь это касалось меня, лично, а не народа. И тут меня осенило, что, когда я получу право покарать автора моего горя, всё кончится. Но автора, а не персонажей. Понимаете меня? Ну действительно, не считать же виновным этого шофёра! Нет, он виноват, конечно, но виноват как молоток или, говоря вашими словами, дрель. Он орудие! Он поступает так, как можно… Я чувствовал, я уже знал, что дело не в нём. Я чувствовал это сердцем — хотя пока и не разумом. А в ком тогда? В хозяине его? Но вельможа тоже возник не на пустом месте… А может, не в ком, а в чём? — говорил Викентий Леонидович, всё меньше запинаясь, обретая горячность. — Так я жил долго, много месяцев, пока не решил обратиться к истокам… Вы понимаете, любое явление имеет корни, и если автомобиль с мигалками может безнаказанно погубить людей… граждан, между прочим, то что-то не так в государстве и в головах что-то не так… И это притом, что моё имя не последнее для этой страны. Меня знают, помнят, я отстаивал… — Он задумался. — А что, собственно, я отстаивал, а?.. Вот!.. Но об этом после…

Вспомнился ему зачем-то идиотский эпизод, произошедший с ним минувшей зимой: как шёл по улице мимо и увидел, как рядом дед упал, высокий, кряжистый мужчина. Шёл и упал на ровном месте. Мало ли, поскользнулся. Он кинулся к деду. За руку ухватил, потянул, да сам потерял равновесие и тоже упал. Дед руку выдернул, поднялся и пошёл от него. И опять упал. Он опять к нему на помощь и — опять завалился вместе с ним. Дед ему злобно: пошёл отсюда, отпихивается и — опять повалился. Он за ним… Так и возились. Дед от него, он за дедом, оба в снег… Преглупейшее действо, надо признать.

Тем временем президент втягивал крепкий дым полной грудью и с блаженством свободного преступника подолгу удерживал в лёгких, наслаждаясь запретным плодом. Он по-прежнему как будто бы и не замечал гостя и смотрел прямо перед собой, туда, где на полке камина вперемешку выстроились иконы и домашние фотографии.

— Я утратил связь времени и событий, зарылся в себе, стал отшельником, меня забыли, мне важно было постичь самую суть, чтобы добраться до абсолютного знания подлинности и неотвратимости возмездия, которое должно обрушиться на первопричину моего горя… И знаете, что натолкнуло меня на путь, который я прошёл, прежде чем оказался у вас сегодня, — ваш день рождения, господин президент! Да, да! Меня всегда волновал мистический смысл символов, которые возникали как бы сами собой… без меня, что ли, как бы сами. В день, когда погибли мои девочки, я зачем-то вспомнил деда, лежащего в гробу, — и вот… А тут — меня прямо пот прошиб — это ж стряслось как раз в день вашего рождения! Когда вместе со своими близкими вы веселились у себя дома или где-нибудь, может, у друзей, в это самое время я терял сознание в морге! И тогда я задумался: а ведь это вы… вы перевернули всю мою жизнь, вам я верил, вы были началом… и вот! Такое удивительное совпадение! Но я-то знаю: случайностей — не бывает! — В глазах у него вспыхнул чуть ли не восторг, он даже остановился. — Это-то и дало мне повод взглянуть на произошедшее, так сказать, с другого конца.

Поддавшись нервному возбуждению, он принялся вышагивать по комнате, но, похоже, не находил подходящих слов, чтобы точнее выразить свою идею, пока не замер перед висящим на стене огромным золотым рублём в раме, подаренным президенту каким-то банковским сообществом.

— При хунте, конечно, не было свободы, — проговорил он мрачно, — всё было регламентировано, каждый выдох и вдох… Но ведь и исполнение закона, — неожиданно выкрикнул он тонким голосом, — тоже было регламентировано, чёрт побери, до последней запятой! Плохого закона, да, очень плохого — но для всех закона, вот что!.. А мы судили пустое место, призрак, блеф. Мы хотели наказать ничто… И я видел, и другие, что за рулём сидел один, очевидно, сам этот тип. А водитель — так, для отвода глаз. Но и его не наказали!.. — Глаза его заблестели слезой. — Когда происходит цунами или землетрясение — кто в этом виноват? Он! — Скворцов указал на иконы в углу. — То есть никто. Но вы не Господь Бог, господин президент. Вы дали распухнуть системе, с большой буквы системе, когда и без всякой хунты человек в подведомственном вам государстве мельче мухи, которую ничего не стоит прихлопнуть в буквальном смысле этого слова. Вот, — сказал он, указывая на рубль в раме подрагивающим пальцем, — вот ваша икона. И уж если кто виноват во всём, то не Он, — взгляд на образа, — а он, — на монету. — И значит, вы… вы именно… вам, значит, и отвечать…

— Какой у вас пистолет? — неожиданно, так, что Скворцов дёрнулся всем телом, спросил старик.

Тот запнулся:

— Это жены.

— Понятно.

Ему пришлось сделать усилие, чтобы преодолеть замешательство, вызванное внезапной репликой президента.

— Ну да, апрель, почки на деревьях, запахи, ручьи, весенняя революция. Мы шагали в первом ряду, взявшись за руки, как у Пастернака, навстречу милицейским кордонам, — продолжил он с нарастающей твёрдостью в голосе. — Я поехал за вами, бросил кафедру в Новосибирске, бросил всё, мои коллеги уже защитили докторскую, шагнули вперёд, стали профессорами, а я — чем только я не занимался! От кремлёвских коридоров до каких-то фондов, комитетов, советов — и теперь вот комментатор в полулиберальной газетёнке. Нас быстро заменили молодые, ухватистые, с хорошим первоначальным капитальцем за пазухой, сбитым бог весть с чего нашими же руками. Им было плевать на наши идеалы — у нас в стране государство падает в руки раз в сотню лет, и важно не упустить этого исторического момента… Мы боролись… боролись… а за что?.. Но это потом… И вот сперва я стал свадебным генералом при их амбициях, подкрепляя своим присутствием незыблемость вашего политического курса, потом нахлебником, а потом — обузой. А вы стали гарантом их ненасытной беспринципности. Вот куда покатилось всё благодаря вашей странной… неразборчивости. — Он вытащил белый платок из кармана и промокнул им взмокший от пота лоб. — Да-да, белоснежные повязки на рукавах… я помню… Все улицы, вся страна надела их… Кто придумал это?.. Не вы… вам не надо, вы — эмблема, факел в чьих-то крепких руках. — Скворцов остановился позади кресла, в котором сидел президент, и тихо проговорил, обращаясь к его затылку: — Я любил вас всем сердцем… а теперь я вас ненавижу! — Он поднял руку с пистолетом в кулаке и сразу опустил её, будто опомнившись. — Как дракон, вы превратились в свою противоположность… Когда надо было отвлечь внимание от своих промахов и провалов, вы развязывали войны в собственной стране, уничтожали несогласных, плодили чиновников, бросали друзей, благословляли повальное воровство и коррупцию. Вы построили такую тоталитарную систему, от которой, как духами, пахнет демократией, вот что у вас вышло. Это даже не предательство — это похуже, если что-то может быть хуже… А потом ушли и бросили власть вот таким вельможам на «мерседесах», для которых раздавить человека — как плюнуть по ветру. — Он помолчал. Потом тихо добавил, видимо утвердившись в своих мыслях: — И в итоге вы, даривший такую надежду, ничего не сделали. Вы не сделали ничего. И даже хуже.

Ознакомительная версия.